Почти всегда новое в музыке появлялось на сломе старого. Венские классики, как известно, создали строгую школу, надолго ставшую образцом для всего европейского искусства, но пришли романтики и сломали музыкальную форму. Существовали правила так называемой «школьной» гармонии, но пришел Дебюсси, искренне удивился запрету, наложенному на движение параллельными квинтами, и всему миру дал понять: красиво же! Один из подобных «бунтарей» Юрий Медяник на днях выступил в саратовской филармонии со своим коллективом Emotion-orchestra. Концерт прошел блестяще, а слушатели покидали зал воодушевленными и почти убежденными в том, что ломать стереотипы иногда не только занимательно, но и полезно.
– Юрий, Вас называют виртуозом-мультиинструменталистом. Сколько у Вас специальностей?
– Много. Я играю на трех инструментах – скрипке, баяне и бандонеоне. Помимо этого, являюсь дирижером московского театра «Новая опера» имени Е. Колобова, художественным руководителем «Оркестра благородного собрания», основателем и дирижером камерного оркестра Pluri_Art Orchestra, а также основателем Emotion-orcherstra.
– Сегодня Вы выступаете с Emotion Orchestra, коллективом, объединившим очень необычное сочетание инструментов – скрипку, гитару, баян и контрабас. Как родилась идея создать такой ансамбль?
– Идея родилась, как и любая другая, из ниоткуда и внезапно. Первый состав был собран в 2007 году. Тогда я завершил образование в Королевской консерватории в Монсе (Бельгия), вернулся в Россию. Играя в традиционных камерных составах, я понимал, что хочу чего-то нового, свежего и своего. Основная идея была в том, чтобы не зависеть от трехногого черного друга (рояля. – Прим. авт.), без которого зачастую не обходится ни один концерт. Строго говоря, состав должен был быть таким, чтобы мы могли встать где угодно – хоть в поле, хоть на крыше – и сыграть. Инструменты я выбрал те, которые были мне максимально близки. И скрипкой, и баяном я владею сам, без баса обойтись нельзя, а гитара – инструмент, на котором я, к сожалению, не умею играть, но очень люблю его звучание. Собрал состав, понял, что мы будем играть, написал аранжировки, и мы поехали по России. На сегодняшний день у нас уже более полумиллиона слушателей, потихоньку подбираемся к 700 тысячам.
– Расскажите, пожалуйста, о программе, которую Вы нам привезли. Конкретизирую вопрос. Вы взяли произведение, в котором слушатели знают каждую ноту (А. Вивальди «Времена года»), и написали собственную аранжировку. В итоге зритель ждет определенных гармоний, но слышит совсем другое. Притом что в консерваториях учат исполнять каждого композитора строго в стиле, Ваш эксперимент с объединением строгого барокко и Tango Nuevo, по меньшей мере, удивляет.
– Я люблю делать все первым в мире и очень радуюсь, когда люди понимают и осознают это. Я не мог пройти мимо партитуры Вивальди, а то, что у нас получилось, – это первое в мире переложение в жанр танго. Нам известны подобные примеры, например, в джазе. Я имею в виду то, что делал Жак Лусье с музыкой Баха, Бетховена, Шопена и многих других. Но никто никогда не пытался объединить строгую классику с танго. В этой работе для меня есть еще одна особенность – хотелось написать и сыграть так, чтобы у слушателя создалось полное ощущение того, что именно так это и было изначально задумано. На первый взгляд, это просто переложение в Tango Nuevo, но это не совсем так. Гурманы танго с легкостью услышат поджанры. Например, аргентинский танец замбу, в котором есть свои законы, четкий ритм, и мы играем все в рамках. Там есть чакарера – тоже чистая, исходная чакарера, но при этом в музыке Вивальди полностью переосмыслены и гармония, и форма. Мы сохранили только целостность мелодий и трехчастность каждого из концертов. Узнаваемость музыки стопроцентная. Вы не можете сказать, что не узнаете этого, но звучит все по-новому. Я назвал бы это реинкарнацией. Кстати, к «Временам года» обращался и Макс Рихтер. Свою работу он назвал «Vivaldi. Recomposed», что значит «переписанный».
– Да, эта тенденция сейчас заметна практически во всех видах искусства. И, пожалуй, особенно ярко в театре…
– В театре это немного другое. К сожалению, там часто бывает, что режиссеры работают ради выказывания собственной оригинальности, которая создается ради себя самой. Эти работы далеко не всегда талантливы, они нужны создателям ради того, чтобы «не быть, как все». Я думаю, что у нас совсем другой случай.
– То, что Вы сделали, безусловно, очень талантливо. Мало того что смешение стилей подразумевает наличие очень тонкого чутья, речь идет еще и о танго. Насколько мне известно, аргентинцы считают эту музыку исключительно своей прерогативой, не признавая европейцев, которые пытаются ее играть. У Вас же есть и чутье, и любовь к этому жанру. Откуда?
– Я играю танго с 16 лет. Собственно говоря, я – первый человек российского происхождения, который вышел на большую сцену с бандонеоном. А поскольку этот инструмент всегда ассоциировался с Астором Пьяццоллой, конечно, меня интересовало танго. Но музыкой Пьяццоллы я ограничиваться не стал, хотя очень люблю его творчество. Что касается аргентинцев, не признающих европейское исполнение танго, то, наверное, прекрасно быть ими признанным, но я не ставлю себе такой задачи. Для меня главное – наиболее полно погрузиться в жанр и раскрыть его. А аргентинцам могу сказать только «большое спасибо» за то, что они дали миру столь замечательную музыку.
– Как слушатели принимают проект «Вивальди. «Времена танго»?
– Премьера этого проекта состоялась в Германии, в Дюссельдорфе. Мы предполагали, что продолжительность первого отделения составит 45 минут, но концерт длился полтора часа, потому что воспитанные образованные немцы просто проигнорировали правило не аплодировать между частями и не отпускали нас. Обычно наши концерты так и проходят. Думаю, что и сегодня будет так же. Хотя, если большая часть публики будет принадлежать к старшему поколению, которое является приверженцем классики, нас могут и не понять. Из этого правила, кстати, тоже бывают исключения. Отец нашего скрипача Сергея Поспелова – дирижер с огромным опытом, который горой стоит за традиции. Но даже он после российской премьеры, состоявшейся в Концертном зале имени П.И. Чайковского (большой зал московской филармонии), был в полном восторге и долго говорил, что ничего подобного еще не слышал.
Беседовала Наталья Григорьева
