6 марта на сцене саратовской филармонии состоялся концерт удивительного коллектива «Три баса-профундо», объединившего обладателей самого низкого мужского голоса – заслуженного артиста России Владимира Миллера, заслуженного артиста Республики Карелия Михаила Круглова и солиста Харьковского оперного театра Сергея Крыжненко. У каждого из артистов удивительная судьба, а вместе они образуют настоящий феномен, аналогов которому нет в мире. Мы встретились с прославленным ансамблем и расспросили музыкантов о жизненном кредо и творческом пути.
– В последнее время много говорят о том, что настоящих октавистов давно нет. В данный момент передо мной сидят целых три. Как вы нашли друг друга? Как родилась идея объединиться в ансамбль?
В.М.: Мы нашли друг друга по электронной почте (смеются).
– Вот как! Неужели и так бывает?
В.М.: Да нет. Когда мы объединились, электронная почта была еще не так популярна, да и была не у всех. На самом деле, мы с Мишей работали вместе в Петербургской академической капелле, потом он оттуда ушел, начал заниматься своими проектами, но мы по-прежнему были дружны и всегда откликались на идеи друг друга. В первом составе у нас был еще один певец из Петербурга, но в скором времени нам пришлось искать ему замену. И вот, представьте, из пяти миллионов человек в Питере мы не нашли больше баса-профундо – ни молодого, ни старого. Тут и «нашелся» Сергей – по электронной почте. Мы с ним когда-то встречались в Харькове. У меня там был концерт, а он работал в оперном театре и приходил меня слушать. Человек просто прислал свою запись. Мы с Мишей послушали и поняли, что нашли недостающее звено. Выслали ему на Украину ноты. Сергей все выучил, приехал, и мы практически сразу записали диск и дали концерт в Эрмитажном театре.
– Не страшно было, почти не зная человека, браться за запись диска?
В.М.: А почему должно было быть страшно? Сергей – профессионал и хорошо подготовился. Кроме того, нам помогла его супруга – пианистка.
– Расскажите о записях. Что уже сейчас можно найти и послушать?
В.М.: Сейчас записан аудиодиск и DVD, снятый в Петербургской капелле. В чем-то эти программы пересекаются, но в целом они различны. Репертуар довольно разнообразный. Нельзя сказать, что это строгая классика – скорее популярная. Мы записали и русскую классику, и народные песни, и Шуберта, и Брамса, и песни советского периода. Например, у нас в репертуаре есть Соловьев-Седой, Бабаджанян. Песни очень известные и полюбившиеся публике, может быть, в другом исполнении. Мы их записали уникальным составом, в собственных аранжировках. Получилось, на наш взгляд, свежо и интересно.
– В Саратов вы тоже привезли довольно обширную программу – от Баха до Пьяццоллы из западной музыки, от Глинки до советских песен – из русской. У вас есть любимые стили и композиторы, или вы в любом стиле чувствуете себя «как рыба в воде»?
В.М.: Могу сказать, что мы не пели до сих пор джаз и рок, но кто знает… Все может быть. Я человек достаточно всеядный. Много интересной музыки, почему бы не попробовать ее исполнить? Не все удается, конечно. Я думаю, главное – иметь полет фантазии. Например, аранжировка Libertango Пьяццоллы мне буквально приснилась. Проснулся и решил попробовать. Сначала она была задумана под рояль, а потом мы с народным оркестром спели два концерта в Магадане и в Хабаровске. Здесь мы исполняем эту музыку с симфоническим оркестром. И хотя она изначально была написана для симфонического оркестра, в этом есть свои сложности.
– А в целом с репертуаром есть какие-либо сложности? Насколько мне известно, для басов-профундо не так много написано.
В.М.: Знаете, смотря как к этому подходить. Мне очень много пишут в Интернете. Одни мечтают стать октавистами, просят совета, как этого добиться, другие на репертуар сетуют…
– А что Вы отвечаете тем, кто мечтает стать октавистами? Много таких?
В.М.: Не поверите, много. Причем пишут и тенора, и баритоны. Один заявляет: «Эврика! Я понял! Надо больше хрипеть по утрам, у меня уже появляются низкие ноты!» Нельзя этого делать! Я всем говорю: пойте своим голосом! Зачем ломать природу? Ведь любой голос может звучать красиво – и слушателям приятно, и вам удобно. С чего мы начали?
– С репертуара.
В.М.: Да, на репертуар тоже многие жалуются. Пишут мне: «Нам известно, что единственное произведение, написанное непосредственно для баса-профундо, – это «Не отвержи мене во время старости» П. Чеснокова». Когда в 1983 году я пришел работать в Петербургскую капеллу, это так и было. Понятно, что можно взять любую народную песню, сделать обработку для низкого голоса и петь ее. Но написанных композиторами нот особенно-то и не было. Сейчас ситуация изменилась. Хотя бы потому, что мы сами иногда заказываем композиторам музыку. В частности, и в этой программе (исполненной 6 марта в Саратове) есть кое-что. Уже только наш репертуар можно издать в целом томе. Можно, конечно, плакать, что нет нот, ходить по магазинам и искать сборники вроде «Поют басы-профундо», но какой в этом смысл? «Прийти на готовенькое» – не мой жизненный принцип. Я считаю, что и самому нужно стараться что-то сделать.
– Кто делает для вас аранжировки? Вы сами?
В.М.: В последнее время я пришел к тому, чтобы делать их самостоятельно, но раньше было иначе. Поначалу с нами работал петербургский композитор Тимур Коган. Он универсальный музыкант: и композитор, и дирижер, и прекрасный пианист. Он приносил нам аранжировок штук по пять в день, причем выписывал только вокальные строчки. Для себя ему не нужно было писать фортепианную партию – он каждый раз играл новую музыку. Ему нравилось, нас это немного шокировало, конечно, особенно если импровизации начинались непосредственно на концерте. Поэтому нам пришлось расстаться, хотя было искренне жаль – мы потеряли прекрасного аранжировщика и пианиста. Потом стали заказывать музыку другим питерским композиторам, а в какой-то момент я и сам вспомнил о своем музыковедческом образовании и понял, что могу. Но мы не отказались и от сотрудничества с другими, потому что я как человек и как музыкант все равно предсказуем. Считаю: чем больше разных людей задействовано в проекте, тем интереснее в итоге получается программа.
– Вы упомянули о музыковедческом образовании. Сколько у Вас специальностей?
В.М.: Одна. У нас у всех интересная в этом плане судьба. Миша, например, в музыкальном училище учился как баянист, а до этого танцевал. Сергей – инженер-механик.
– То есть вокалу вы нигде специально не обучались?
В.М.: Нет, почему – учились. Просто не сразу пришли в эту специальность. У меня в жизни вообще случилось чудо, я считаю. Немецкий канал ZDF снял фильм «Поющая Россия». Я тогда пел в Петербургской капелле, нас и сняли. Помню, мы исполняли того же Чеснокова, Рахманинова, Чайковского, еще что-то пели. Ленту показали в Германии на Рождество, ее увидела одна дама, и ее потряс мой опус «Двенадцать разбойников». К слову, тогда это была единственная вещь в моем репертуаре, которую я исполнял сольно. Это на нее подействовало настолько сильно, что она выучила русский язык и пол-Европы объехала за нашей капеллой. Ее звали Ингрид Рихтер, и тогда ей было уже около 60 лет. Она нас слушала в Париже, Афинах и долго стеснялась подойти. А когда решила, что достаточно хорошо может говорить по-русски, призналась, что запись затронула ее за живое, и предложила мне подготовить сольную программу. Я спел несколько концертов, людям понравилось, некоторые даже плакали. И я стал приезжать в Германию как домой – настолько часто там были концерты.
Через два года таких вояжей Ингрид познакомила меня с выдающимся певцом Куртом Моллем, который выступал на самых известных оперных сценах мира с выдающимися дирижерами и преподавал в Кельнской консерватории. После прослушивания в течение четырех лет я жил между Кельном и Петербургом, приезжал к нему дважды в год на два месяца. Конечно, это сложно назвать учебой, поскольку он мог заниматься со мной только в свободные часы, если кто-то заболевал. В основном я у него был за концертмейстера, поскольку штатных в Европе нет, и педагогам приходится платить пианистам, чтобы они аккомпанировали их студентам на уроке. Мне платить было не надо – я любил играть на рояле и многое брал для себя из этих уроков, даже просто слушая других.
– Сергей, а Вы как пришли из инженеров в вокалисты?
С.К.: Петь я хотел всегда, с самого детства. Еще в музыкальной школе солировал в хоре – тогда у меня был очень высокий дискант. По специальности я занимался на фортепиано. Инструмент это очень серьезный, а поскольку лень родилась раньше меня, великого пианиста из меня не вышло. Хотя была возможность поступить в музыкальное училище и заниматься по классу флейты, но папа был против. Отец был изобретателем и видел творчество не в искусстве, а в научных открытиях. И меня уговорил пойти по его стопам. Но механиком и инженером с большой буквы я тоже не стал. После первого курса ушел в армию, вернувшись, вообще хотел бросить, но мне попросту не отдали документы и отправили сдавать сессию, хотя уже после армии я понимал, что хочу поступить в консерваторию. Эта мечта у меня осуществилась уже после окончания технического вуза и двух лет работы на заводе. Я просто в какой-то момент понял: хватит! И поехал поступать в консерваторию.
– Михаил, а Вас родители не уговаривали найти «более серьезную специальность»?
М.К.: Я с малых лет занимался на баяне в музыкальной школе. Потом – в училище. Причем довольно успешно – был лауреатом конкурсов. Мама, как я потом узнал, ходила к педагогам и просила: «Пожалуйста, отговорите его идти в музыку». Педагоги, в свою очередь, пытались вразумить маму: «Что Вы делаете? Вы ломаете ему жизнь! Пусть он сам решает, куда ему идти». В итоге я поступил на баян, отучился. Но уже тогда мы бегали в студенческий хор в Кемеровском университете (у меня дедушка был там проректором). Мне предложили прослушаться, дали «фа» малой октавы, а мне было 16, голос только ломался. Я понимаю, что не могу ее взять – либо вверх на октаву, либо вниз. Ну, я и выдал большое «фа» (в большой октаве), чем, собственно, и привел комиссию в шок. А потом было все: и большие сцены, и большие консерватории – сначала Новосибирская, потом – Петербургская.
– В театре Вы не пели?
М.К.: Не сложилось. Я был приезжий, надо было как-то себя обеспечивать. Работал в кафе, потом были ансамбли, гастроли… Я даже в капелле из-за своих проектов не смог долго работать. Быстро уволился.
– У каждого из вас удивительная судьба. Что посоветуете молодым музыкантам?
В.М.: Я бы сказал, что нужно не бояться свежих, оригинальных идей. Пусть не сразу что-то получится, нельзя опускать руки. Та же самая Ингрид Рихтер, о которой я говорил, поражала меня своей жизненной позицией. Она всегда говорила: «Понимаешь, Владимир, в жизни нет ничего невозможного. Во всяком случае, нет того, чего нельзя попробовать. Не знаю, как у вас, в России, а у нас, в Германии, так. Вот у меня телефон, рядом телефонная книга, в которой есть номера всех, кто живет в Германии, включая канцлера Колля. Если у меня есть к нему вопрос, я просто могу ему позвонить. И если я звоню, значит, это действительно очень важный вопрос, и он мне на него ответит». Видимо, в Германии такое воспитание и такое доверие – люди знают, что с глупостями никто не полезет. Но суть в том, что она может обратиться к каждому человеку и что-то предложить. Отказали – значит, отказали, но может и получиться. Так зачем терять возможности? Она в этом была абсолютно права. Если человек не уверен в себе, ему ничего и не светит. Дерзать надо. Тогда может быть и результат.
Беседовала Наталья Григорьева
